Отчётливо помню себя с трёх с половиной лет. Мама «уехала за братиком» и скоро должна вернуться. Папа торопливо наводит порядок, в марте моет окна, обтирает несуществующую пыль на подоконниках, моет посуду. Глядя на эту папину суету, проникаюсь пониманием, что для мамы и братика чистота важна как никогда, и решаюсь внести свою лепту в наведение порядка. Беру на кухне свой ночной горшок, наливаю в него ковшом из ведра воды, нахожу на кухне кусок старого полотенца и начинаю мыть полы в комнате. Отжимать тряпку не получается, папа помогает мне. Отжатая им тряпка почти суха.
С этого эпизода помню многое почти детально. Воспоминания возникают и начинают жить во мне, обрастая множеством подробностей.
В нашей маленькой квартирке всегда кто-то гостил. Это были мамины деревенские родственники, её мама, бабушка Екатерина Михайловна, братья, папины племянники, папин сын от первого довоенного брака Владимир, незнакомые мне люди, которым по каким–то причинам требовалось временное пристанище.
В один из вечеров папа пришёл с работы с мужчиной неопределённого возраста, совершенно лысым, из-под ворота рубашки выглядывала тельняшка.
Папа представил гостя: «Николай Жаренов». Фамилия дяди Николая меня рассмешила. С детской непосредственностью тут же изменила её на «Жареный», но вслух не произнесла, как будто кто удержал меня от такого поступка. До сих пор благодарю того, кто помог мне тогда не озвучивать мою шалость, так как позже выяснилось, что дядя Николай действительно побывал в ситуации, когда люди «жарились». Моя душа неосознанно восприняла правильную информацию о дяде Николае.
Мама гостеприимно собирала ужин, а дядя Николай стал знакомиться со мной, пожал мою маленькую ручонку, посмотрел на братика Михаила, безмятежно лежащего в кроватке и сосущего палец на своей ноге. Мне было любопытно, почему дядя Николай носит тельняшку, и почему у него нет волос. Гость рассказал, что он служил на флоте, по поводу моего вопроса об отсутствии волос, односложно ответил: «Так случилось».
Мама погрозила мне пальцем и продолжала собирать на стол угощение для мужчин, после ужина папа с дядей Николаем вышли на кухню, где продолжали обсуждать производственные дела. Смеркалось, нас с братиком мама уложила спать, дядя Николай всё ещё разговаривал на кухне с папой.
С этого дня дядя Жаренов стал бывать у нас почти каждый день. Папа рассказал, что он недавно устроился мотористом на рыбозавод, где работал папа, и они подружились, а потом Жаренов, что называется, прикипел к нашей семье. Жил Жаренов неподалёку, у Мыркинских бань, с матерью, но с работы, как правило, заходил к нам, моя мама кормила мужчин ужином. К ужину дядя Николай всегда делал свой вклад в виде продуктов, которые мама не покупала, экономила. Дяде Николаю очень нравилось бывать у нас, поиграть со мной, покачать на ноге брата Михаила, поговорить с папой о жизни, ощутить искреннее радушие мамы. Папа подолгу слушал Николая не перебивая, очевидно ощущая, что человеку надо выговориться.
В один из своих посещений Жаренов принёс фотографию, на которой был изображён бравый моряк, в безкозырке, в белой флотской рубашке. Глаза озорно смотрели с фотографии, моряк, судя по всему, был радостен и доволен собой и жизнью. Мама спросила Николая о том, кто изображён на фотографии, на что Жаренов грустно ответил: «Это я три года назад». Расспрашивать, что с ним произошло, мама не решилась. Возникло неловкое молчание, прерванное папой, который попросил дядю Николая помочь ему что–то переставить.
Через какое-то время папа поведал нам историю Николая Жаренова. Дядя Николай служил на флоте на первой советской атомной подводной лодке. Во время похода что-то случилось с атомным реактором, в подводной лодке стала повышаться температура, моряки получили серьёзное радиоактивное облучение и вынуждены были всплыть в чужих территориальных водах. Наши корабли, отправленные на помощь, бросив им «конец», вытащили лодку с экипажем в нейтральные воды и этим спасли их и лодку от плена и предотвратили международный скандал. В папином рассказе было много непонятных слов, но я переспрашивать не решилась, видя, как погрустнело мамино лицо. Дядю Николая с его сослуживцами долго лечили в военном госпитале в Ленинграде. Из всего услышанного мне было понятно лишь то, что какой–то страшный «атомный реактор» превратил молодого юношу Николая в сморщенного старичка без волос. И так мне стало жалко Жаренова, что слёзы потекли по щекам, его история не шла ни в какое сравнение с самой страшной сказкой, о бабе Яге.
Папе с мамой очень хотелось, чтобы у Николая была своя семья, где бы он обрёл заботу и внимание. Они знакомили его с женщинами, но семьи как-то не складывалось, и дядя Николай продолжал быть частым гостем у нас.
Месяца через три он поехал в Ленинград в военный госпиталь, его вызвали для продолжения лечения. Из Ленинграда он вернулся посвежевший, с округлившимся лицом и снова приступил к работе на рыбозаводе. Папа говорил, что у Николая редкая морская специальность и что он мог бы работать на самых сложных кораблях, но здоровье не позволяло.
Через месяц дядя Николай худел и снова превращался в старичка, и он снова ехал в Ленинград на лечение. Его не оставляла надежда вылечиться и вновь «бороздить океан», как иногда говорил он.
В Ленинград Жаренов ездил всё чаще и на более долгое время. Мама с папой говорили о нём шёпотом, и на мои вопросы, скоро ли приедет дядя Николай, отвечали односложно: «Скоро».
Проходили месяцы, зиму сменила весна. Мне вспомнилось, как дядя Николай обещал взять меня на рыбалку. Спросила папу, когда же дядя приедет. Папа внимательно посмотрел на меня и грустно сказал: «Никогда. Он умер». У меня заныло «под ложечкой», слёзы стекали по щекам, всхлипывания не давали дышать. «Не плачь, дочь. Ему там лучше», — утешал меня папа. Что значит «лучше», не понимала, но ухватилась за папину фразу и лучше стало мне, не так остро воспринималась потеря доброго человека.