День третий

Утро третьего гостевого дня выдалось пасмурное, чуть моросил редкий тёплый дождь. Проснулась, как всегда, рано, – по домашней привычке. Дома родители собираясь к восьми на работу, будили нас в половину седьмого, кормили, быстро одевали, чтобы успеть проводить меня в детский сад, а брата в ясли.

Выйдя на крыльцо, поняла, что момент «исхода» птичьего стада из птичника пропущен. Куры мирно копошились рядом с птичником, утки расположились стаей на берегу пруда, гуси пощипывали траву. «Как овечки», – подумалось мне, и действительно, после гусей на травке оставались проплешинки. Папа с Виктором скрепляли обрешеткой из неструганных досок стропила на крыше птичника. К гремучему умывальнику под дождь идти не хотелось, для умывания использовала водяную струйку, стекающую с крыши крыльца, чем насмешила папу, наблюдавшего за моей придумкой. Усевшись на лавочку на крыльце, стала ждать пробуждения моего «оруженосца» Евгения. Ждать пришлось довольно долго, мне стало скучно. Дождь прекратился, и мне пришла в голову идея прогуляться за «дулями». Проходя мимо гусей, услышала странный звук, похожий на шипение. Оглянулась и увидела, что самый красивый гусь по кличке Шипун, статностью, размером и окраской которого вчера любовалась, вытянул свою шею почти параллельно земле и с шипением несётся в мою сторону. Не успев сообразить в чём дело, получила укус в ногу, тут то и сообразила, что только быстрое отступление спасёт меня от второго укуса. С криком от испуга и боли, вбежала на крыльцо. Из дома выскочила тётя Мария, но обидчик и не думал уходить, он так и стоял в боевой стойке, несмотря на угрожающие окрики Марии и отца. Наконец гусь был отогнан. Мне стало очень грустно от того, что не понравилась красавцу гусю, но после происшествия поняла, почему гуся назвали Шипуном. За завтраком тётя Мария наказала Евгению ходить мимо гусей с хворостиной и, успокаивая меня, рассказала, что Шипун у них вроде собаки – дом стережёт, а ко мне привыкнет и не станет трогать. Прогнозы Марии не оправдались, и все оставшиеся дни нашего пребывания в гостях, заставая меня в одиночестве без Жениной охраны, гусь вытягивал шею и начинал шипеть, и, опережая его нападение, мне приходилось стремглав убегать и искать укрытие.

Дождь снова разошёлся, и бабушка Александра, чтобы занять нас, пригласила в свою горницу. Комната была уютна и самобытно красива. На полу лежали чистые домотканые половики, старинное большое зеркало в тёмной резной оправе находилось у стены, как необыкновенное существо, рядом стоял огромный сундук, покрытый расшитым рушником. Бабушка аккуратно сняла рушник с сундука, сложила его, встала на колени перед сундуком, не спеша открыла. Мы с Татьяной и Евгением расположились на полу и ждали чуда. Бабушка достала из сундука четыре расшитых бисером шапочки, одну надела мне на голову. Такая бабушкина щедрость заставила меня замереть, а бабушка ободряющим жестом показала на зеркало – иди, смотрись. В шапочке выглядела принцессой! Татьяна тоже потянулась к шапочкам, и бабушке пришлось нарядить вторую принцессу. Евгения принцессы не занимали, его внимание было приковано к металлической коробке, лежащей в углу сундука.

Бабушка достала коробку, открыла. В коробке лежали треугольники фронтовых писем: перевязанные синей ленточкой письма моего отца, красной – письма дяди Андрея, не пришедшего с войны. Неподалёку, на кордоне, жила вдова Андрея Екатерина с сыном Алексеем, мне ещё предстояло с ними познакомиться. Папа рассказывал, что брат Андрей до войны работал лесником и его семья жила в лесу в большом высоком доме, и это место принято называть кордоном – заставой, как на границе. Лесник – как пограничник – и был на этой границе: охранял лес и животных, живших в нём. После войны место лесника занял сын дяди Андрея Алексей. К моменту нашего приезда ему было лет девятнадцать, и мне он казался очень взрослым, неприступным и строгим, как и положено леснику.

Бабушка сложила драгоценные письма в коробку, вытерла глаза уголком головного платка и снова положила коробку в сундук. Ещё Евгения заинтересовал довольно большой свёрток, лежащий на дне сундука. Бабушка отказалась показать свёрток, пояснив, что это её последняя одежда. Мы удивились про себя, как это –  последняя одежда, но спросить не решились, и от чего-то стало всем грустно. Вещи были сложены в сундук, сундук покрыт красивым рушником.

После обеда мы снова вернулись в горницу, дождь лениво мочил листья на деревьях, а нам было предложено послушать сказку. Сказка была о Гулливере в стране лилипутов. Бабушка читала по складам, но мы с удовольствием слушали, и поскольку мне эту книгу читала дома мама, иногда подсказывала бабушке ту или иную фразу из текста сказки. Бабушка притомилась от чтения, отдала нам книгу и мы, втроём расположившись на полу, смотрели картинки. Вот Гулливер тащит одной рукой флот лилипутов, вот лилипуты накрыли Гулливеру стол. Мы с Евгением фантазировали, хихикали и не заметили, как принцесса Татьяна уснула на полу рядом с нами. Стали говорить тише и незаметно сами задремали.

Разбудила нас своим смехом Мария, заглянувшая в комнату, обеспокоенная тишиной. Уже смеркалось, в кухне за столом сидели дядя Иван, папа и Виктор. Тётя Мария процеживала парное молоко, вокруг её ноги тёрся, мурлыча, кот Бася. Этого удивительного кота никогда не было дома, он неожиданно неведомо откуда появлялся только тогда, когда Мария начинала процеживать молоко. Коту наливалась мисочка парного тёплого молока, и кот маленьким, розовым языком торопливо лакал молоко, затем вылизывал миску и исчезал до следующей дойки. За столом было весело. К парному молоку бабушкой были испечены блины из просяной муки, они были хрустящие, как вафли. Круглый блин целиком, как маленькое солнце, можно было держать в руке!

В бане была согрета вода, нас, младших, сполоснули перед сном, и под шёпот дождя мы заснули, вспоминая обед Гулливера у лилипутов.

Продолжение следует