Я возвращалась от врача-ортопеда на французских костылях.

Стою на остановке, приходит троллейбус. Вижу, что за водителем справа от двери есть два свободных места. Сажусь прямо к окну, дальше от прохода, поскольку еду до конечной, а так мне с больными коленями не нужно вставать.

На следующей остановке возле меня садится женщина, бабушка, настоящий одуванчик, возможно, ей уже за девяносто лет, по крайней мере мне так кажется. Троллейбус постепенно наполняется людьми, все места оказались заняты, а в проходе уже не было где стать.

На следующей остановке стояли две женщины, очень похожие друг на друга, у старшей из них также были французские костыли. Они входили в переднюю дверь возле водителя. Младшая помогала старшей, для которой эта задача была довольно затруднительной, так что поднятие по двум ступенькам затянулось. Не только водитель, но и пассажиры начали нервничать.

Младшая женщина сразу, как вошла, обратилась к высокому здоровому мужчине, который сидел за водителем на ближайшем к проходу сиденье с развёрнутой газетой и читал. Он ответил, что не пустит женщину с костылями сесть, что за ним полный троллейбус людей помоложе, поэтому пусть уступит кто-нибудь другой.

Младшая женщина взялась объяснять мужчине, что её маменька до других сидений сзади не дойдёт, что с костылями в полном троллейбусе ей с этим никогда не справиться. Из ряда за мужчиной встал сидевший к нему спиной парень лет двадцати и позвал женщину с костылями, чтобы она шла садиться.

Троллейбус тронулся, обе дамы должны были приложить усилия, чтобы удержаться на ногах, не то чтобы дойти мимо стоящих в проходе людей к свободному сиденью.

Я сидела ближе, поэтому хотела встать и освободить место, но и старушке возле меня встать и посторониться было бы сложно, да и мне с костылями, собственно, тоже. Я осталась сидеть и наблюдала, как юноша подошёл к дамам и хотел старшую поддержать и довести до освободившегося места. Не удалось. Женщина не могла сделать и шагу, а после нескольких попыток обе заявили, что на следующей остановке они выходят.

Юноша тоже выходил, а поскольку был здоров, прошёл мимо дам, наклонился к мужчине с газетой и так, чтобы тот услышал, сказал ему: «Калека», — затем быстро вышел.

Обе дамы, которые до этого мгновения с трудом пытались выйти, не видели, что это слово относилось к нелюбезному мужчине с газетой, и начали: «Вы слышали это, такой молодой и такой наглый! Как это он меня назвал! Сам когда-нибудь станет старым и больным!» И всё новая брань следовала в адрес юноши. К ним присоединились и другие люди, включая старушку возле меня. Я думала, что они видят и слышат то же что и я!

Юноша уходил быстрым шагом, а за ним тянулись проклятия от накопленной злости и бессилия.

Мне было жаль единственного человека из всего троллейбуса, который хотел помочь, единственного, который также ради помощи без колебаний что-то сделал. Когда я увидела, что за юношей бежит и хочет его схватить, молилась за него и за дам с неправильной точкой зрения.

Несколько человек непосредственно участвовали в этой истории. Ситуация была одна, но каждый из этих людей её видел, понял, оценил и ощутил по-своему.

А где была истина?

Перевод со словацкого Валентины Рашэтник