Этот рассказ я решила не облекать в отвлечённые формы, обобщать и художественно типизировать. Расскажу, как было в моей личной практике. Отчасти для того, чтобы каждый из нас пережил всю серьёзность реальной земной ситуации. Но более с той целью, чтобы всё это оставалось моей ответственностью, — ведь не все мои коллеги впали в эти состояния, так пусть останутся не запятнанными. Вот им, выдержавшим и не спустившимся в неверие, и посвящается.

Много лет я трудилась на поприще преподавателя университета. Работа приносила и радость, и пользу. Учиться приходилось много самой, гораздо больше, чем моим подопечным. Но столкновения начались уже в первый год работы. В течение всех занятий студенты имели дело с добродушным, отзывчивым человеком, открыто отвечающим на все вопросы, готовым прийти на помощь. Но во время контрольных работ всё менялось: результаты труда студенты должны были показать самостоятельно, без подсказки сведущего. После множества неудовлетворительных результатов студенты оставались недовольны… преподавателем. Задания контрольных обсуждались, и студенты получали следующую возможность — вновь решить те же задачи, но в других вариантах. Со второго раза многие справлялись намного лучше. И обстановка улучшалась. Но те, кто не справлялся, по-прежнему оставались недовольными… преподавателем. И более того — однокурсниками, которым, «может, вариант полегче достался». С третьего раза всё же получалось у всех. Но результат — «удовлетворительно» — становился поводом к новому недовольству. На экзаменах история повторялась, но в ещё более напряжённой обстановке, поскольку недовольные выражали претензию: «Я все прочие экзамены сдала на пятёрки! Я иду на «красный диплом»!» Я упорно продолжала задавать дополнительные вопросы «на понимание» темы, но ответов не получала. Накал страстей полыхал в душах и на лицах студентов. Я выражала готовность поставить балл: «удовлетворительно». Однако возражение звучало угрожающе: «Я же учила!» Да, безусловно, попытка выучить наизусть параграф из учебника или дословно передать текст лекции была слишком явной, и за это как раз можно было поставить хоть какой-то балл. Однако всякий раз я убеждалась, что те, кто не учили «зубрёжкой», но проявляли тягу к пониманию, справлялись гораздо лучше, да и с «тройками» были согласны, а более высоким баллам радовались так, словно не ожидали. «Испорченные» зачётные книжки, по мнению недовольных студентов, оставались «на совести преподавателя». За годы я получила в свой адрес столько ударов и, возможно, попыток убийств, что в отпускное время восстанавливалась всё дольше и дольше. Да и ежедневно после занятий по два часа дома лежала бездыханно. Однако большого значения усталости не придавала: работа есть работа, тем более любимая, да ещё и с людьми. Продолжала развиваться, меняла формы и своей учёбы, и своего преподавания.

Мои долголетние опыты строгости обернулись тем, что я начала искать способы избежать прямых оценок. Радовалась, когда дисциплины переводили в режим итогового зачёта, а не экзамена, ведь тогда и «тройка» — достаточный итоговый результат, который не портит общей картины. Ещё больше радовалась, что появилась возможность применять альтернативные методы проверки знаний студентов. Каждый был включён в индивидуальный «график», мог проявлять свои личностные характеристики. Студенты радовались как дети на моих занятиях, ведь процесс всё больше превращался в игру, нежели в серьёзный поиск с их стороны. Те, кто действительно хотел искать, выделялись в группе сразу. Их были единицы, и задания они получали индивидуальные, в том числе — выступление с докладом на конференции, написание реферата и т.п., то есть в формах университетских. Однако удовольствие большинства начало напрягать меня. Общая волна «интерактивности», то есть включённости студентов в игру, а не в серьёзное углубление в предмет, накрыла систему высшего образования. С одной стороны, поначалу все были рады: долой скучную и ничего не дающую «зубрёжку»! С другой стороны, надвигалась иная опасность, крен в обратную сторону: откат в опыт если не детского сада, то школы среднего звена. В это время мне стало по-настоящему трудно. Чем же тогда отличается высшее учебное заведение от обычной школы? Для чего мы тогда вообще осуществляем такую градацию? Теперь недовольство нарастало не со стороны студентов, чьи лень и недовольство были удовлетворены, а со стороны преподавателей. И теперь на кафедрах стоял гул недовольных и возмущённых голосов. В университете стало невозможно находиться. Весёлые студенты, которым деканаты кланяются в ноги, лишь бы уже пришли учиться, особенно на бюджетные (бесплатные для учащихся) места, а иначе у факультета эти места попросту отберут. «Убитые» горем преподаватели, которые из сведущих и уважаемых людей чуть ли не в одну ночь «волею судеб» должны были превратиться в рабов своевольных лентяев, прогульщиков, которые имели возможность «наказать» преподавателей — пожаловаться в деканат, уличить в чём угодно, в чём захочется, оскорбить лично и даже на глазах у всех. Это уже не мой личный опыт: с этим я столкнулась не столь болезненно, как многие из моих коллег. В стенах университета всё чаще стало звучать слово: «дебилы». Грубо? Отвратительно? Да!

Вы скажете, что это только моя картина мира, что это я попала в такие тиски. Напротив, могу сказать, что я увидела это вопиющее безобразие гораздо позже остальных. Долгое время на моих занятиях царили мирное трудолюбие и радость открывания. Дисциплины располагали: «русский язык и культура речи», «риторика», «литература» — была возможность проявляться в разных творческих формах: и у студентов, и у преподавателя. В год, когда мною было принято решение об увольнении, из многочисленных групп были обнаружены две, в которых лень и безразличие уже «вопили» через студентов. А там, где работать и развиваться не хотят, где ждут насилия и «труда» в страхе, мне уже делать нечего…

Переехав в другой город, пошла работать в школу. Была вакансия заместителя директора по воспитательной работе и часы русского языка в 5-м классе. То, что это была невыносимая жертва моей психики ради ещё одного прорыва к людям, говорить не приходится. Хотя пришла на огромной волне энтузиазма. Как завуч уже видела перспективы организации и развития творческих объединений в школе; как учитель много разговаривала с ребятами о нравственности, великодушных поступках, рассматривали на примерах литературных произведений, стремилась перевести на их жизненные ситуации. С ужасом обнаружила, что ни завучам, ни учащимся мои творческие и нравственные «идеи» не только не нужны, но и мешают: есть чёткий план — его следует придерживаться. А дети, вполне способные распознать бессовестность многих своих поступков, очевидно подражали взрослым: очень хорошо были видны все изъяны общества, проявленные в семьях. Дети не скрывают ничего: что есть, то и показывают. Слово «дебилы» прозвучало и во мне. С этого момента я уже не знала, куда деваться.

То ли гордыня, то ли отчаяние заставили меня отделиться от подобного сообщества. Я над этим много ныне размышляю. Но ещё больше ищу в себе те болевые точки, которые откликнулись на сложившуюся ситуацию. Чувство вины разрасталось непомерно. Потом «перераспределялось» на всех: ведь не может один человек быть виноват! Но все прочие отказывались «брать» на себя вину. А ведь правильнее говорить: ощутить, увидеть её в себе. Так и остаёшься единственным виноватым, раз уж признался…

Теперь, глядя в пустоту, порождённую всеобщим рассудком, вынуждена констатировать крах системы. Если своих старших детей я воспитывала и обучала по традиционным книжкам, фразам, формулам, принципам поведения — и это хоть как-то получалось, то теперь, с малышами… Книжки те читать не могу. Пишу свои. Или читаю тех авторов, кто уже успел написать по-новому. С другими детьми общаться пока никак не можем начать: ни в детский сад не попасть, ни на детских площадках точек соприкосновения не находим. Дети всё время возле мамы и папы. Отчётливо ощущается инобытие. В мире, окружающем нас, — тихо, мирно, светло. Смотришь на других: дерутся, обзываются, хвастают. Временами агрессия проглядывает и в нас — и тогда мы мучаемся всей семьёй: ведь эту агрессию мы внутри семьи изливаем и переживаем. Потом вместе лечимся и восстанавливаемся, ищем ответы. Ничего не изменилось с той поры, как я была ребёнком, — просто я тогда не осознавала такой разницы, контраста, а лишь ощущала нечто, отделяющее мой мир от мира других. На тот смотрела словно в кино. Иногда втягивалась в него — потом сильно болела. Но осознавать начало получаться, только когда в руки попала книга «В Свете Истины. Послание Граля». Но это уже Труд всей моей Жизни — познать всё от Начала до Конца. Заново. Правильное.

Этот длинный рассказ — о поиске выхода. Не оформляю в художественные красоты. Не возвышаю над будничной действительностью. Многого не сказала. Самое уродливое утаила, дабы пощадить тех, кто сам никогда не столкнулся бы с этим. Но сказать о проблеме воспитания и образования должна была. Начать. А дальше видно будет — как продолжить. Нет новой нравственности — есть единая на все времена: в Законах Божьих. Как донести это до больной общественности, силами одной личности не решить. Хотя начать надо с себя.