Осень была на редкость роскошной радужностью красок и ласково тёплой. Солнце до наступления холодов радовало нас ясными днями и своими лучами согревало лица людей.

По сведениям грибников, на болотах созрел небывалый урожай клюквы. За клюквой ездили на поезде до станции Шестихино. Интересное название, производное от слов шесть ханов. Со времён татаро-монгольского ига остались в наших краях эти кричащие названия деревень и поселений: Шестихино; Некоуз – некого «узить», то есть брать в плен некого – русские ушли из этих мест.

Мне исполнилось десять лет, и этот возраст давал мне право считать себя необыкновенно взрослой; и когда мама засобиралась на болото за клюквой, мне удалось убедить её взять меня с собой.

Пригородный поезд до станции Шестихино отправлялся поздно вечером. Мама приготовила два рюкзака – один из них был поменьше и предназначался для меня. В рюкзаки вставила корзины, в корзины положила нехитрую еду: хлеб, варёные яйца, несколько кусков сахара и две бутылки воды. Мы обулись в резиновые сапоги, надели плащи и пошли на вокзал.

На вокзале сразу можно было отличить по экипировке нас, едущих собирать клюкву, от других пассажиров: мы были с корзинами, помещёнными в рюкзаки, в руках мужчины держали довольно толстые, высокие палки – чтобы нащупывать тропу в болоте.

Мама нашла своих знакомых, подошёл поезд с паровозом, из трубы которого валил чёрный дым, распространяя запах недогоревшего угля. Посадка началась, вагоны заполнились грибниками с огромными корзинами, рыбаками с удочками и котелками под уху, и наш отряд «клюквенников» гармонично вписался в общий коллектив добытчиков лесных и речных богатств.

Поезд прибыл в Шестихино в час ночи. На перрон, освещённый одним фонарём, высыпало человек пятьдесят, и незамедлительно скорым шагом люди пошли по невидимой дороге. Мы с мамой старались не отставать. Было решено, что дойдём до небольшой деревушки на краю болота, там дождёмся рассвета и – в лес за клюквой. Шли весело, незнакомые люди перешучивались, пытались петь походные песни, чтобы легче шагалось.

Налегке шагали бодро, а расстояние, которое нам предстояло пройти, сначала было обозначено как семь километров, но в итоге оказалось – все десять. К деревушке мы пришли довольно уставшие. У большого сарая все расположились отдохнуть и дождаться рассвета. Люди достали взятую с собой еду, решив перекусить перед трудным переходом по болоту. Когда рассвело, мы увидели огромные деревянные сани-волокуши. Кто-то из мужчин сказал, что на этих санях «клюквенников» за небольшую плату всех вместе доставляют в Шестихино к поезду. Все одобрительно зашумели, ведь было бы здорово: с набранной клюквой, уставшим доехать до станции. Люди радовались такой перспективе.

Мне стало любопытно посмотреть на такие огромные сани с необычным названием «волокуши»: как это они едут не по снегу, а по земле. Рядом с санями оказался мальчик примерно моего возраста, тоже рассматривающий сани. Мы разговорились и познакомились. Его звали Андрей, он шёл за клюквой с дядей, опытным человеком, хорошо знающим проходы в болоте. Андрей объяснил мне, что сани тянет за собой гусеничный трактор и такому транспорту не страшна никакая грязь. Глаза у Андрея были добрые, изучающие. Он рассказал, в какой школе в Рыбинске учится. Наш разговор прервал дядя Андрея – им пора было двигаться к болоту за клюквой. Как оказалось, среди маминых знакомых, с которыми мы поехали, не было знающего эти места человека, и мама стала уговаривать дядю Андрея взять нас с собой, но мужчина отказывался, говоря, что не хочет брать на себя ответственность. Андрей подошёл к дяде и стал что-то горячо и убедительно говорить ему. Андрей просил дядю принять нас в их компанию. Наконец, мужчина согласился, но строго предупредил, что идти по болоту мы должны за ним след в след и не пренебрегать осторожностью – с болотом шутки плохи. Болото огромное, тянется до Ленинграда, и отставший человек вряд ли выберется самостоятельно.

От деревни мы шли цепочкой за дядей Андрея, а сам Андрей шёл впереди нас и всё время оглядывался – его весёлые глаза подбадривали, ему явно нравилось опекать меня.

Мох и болотная осока доходили нам до колен; были места, где почва колебалась, и создавалось такое впечатление, что стоишь на неустойчивом плоту и балансируешь как эквилибрист в цирке. По правде говоря, было страшно. Мама переживала оттого, что взяла меня с собой. Опасные места мы прошли, и начался ягодник. Клюква росла необычно: на этом болоте растения вились по высокой осоке, и крупные, как вишни, ягоды висели на её стеблях. От такого невиданного великолепия захватило дух! Все бросились собирать спелую красивую ягоду! Проводник же строго предупредил, чтобы все были в поле зрения друг друга. Вместе с красотой осока таила опасность: пальцы, ладони стали кровоточить от порезов коварной травы; пришлось умерить восторг, пыл и осторожно срывать ягоды.

Корзинки наполнялись, мне было весело, так как Андрей был рядом, и время от времени мы дурачились, ели хлеб с клюквой. В полдень солнце пригрело настолько, что в плащах стало жарко, пришлось их снять. Мама расстелила оба наших плаща на мягком мхе и, жалея меня, предложила мне прилечь, отдохнуть. Лежа на мягкой «перине», вдыхая дурманящие запахи болотных трав, скоро уснула. Не знаю, сколько спала, проснулась оттого, что что-то щекотало мой нос. Открыла глаза, а это Андрей длинной осокой водит мне по носу – будит таким способом. Снова начался сбор клюквы: корзины наполнялись, времени был четвёртый час дня. Дядя Андрея скомандовал всем собраться, и мы с тяжёлой ягодной ношей двинулись в обратный путь до деревни, где были вожделенные сани-волокуши. До деревни мы добрались, но вот саней на прежнем месте не оказалось. Деревенская старушка рассказала, что женщины, жившие у неё на постое неделю и насобиравшие мешки ягод на продажу, ждать нас не захотели и, погрузив свои мешки на волокуши, поспешили на станцию. Выходило, что на вечерний поезд мы не попадали, ведь впереди было десять километров пути с тяжёлым грузом. Отдышавшись, пережив содеянное вероломство, решили перекусить и идти на станцию. Темнело быстро. Наш драгоценный проводник видел как ночное чуткое животное. Он уверенно вёл нас по казавшейся безконечной незримой дороге. На привалах из-за усталости не было желания снимать рюкзак – падали на спину вместе с рюкзаком, какое-то время отдыхали, затем раздавалась команда, и снова двигались к станции. Андрей предлагал помощь, но мне было понятно, что он мальчик и ему так же, как и мне, тяжело; мы брали друг друга за руки и так молча шли, шли и шли.

Вдруг все увидели свет! Это был фонарь на станции! Нам всем показалось, что ещё немного и мы у цели, но начался спуск в низину, и свет исчез. Дорога посмеивалась над нами, то возвышаясь, – тогда мы видели свет, к которому так стремились, – то уходя в ложбины, – и тогда мы начинали сомневаться в том, что это был станционный фонарь и мы недалеко от цели. Наконец мы вышли к станции – фонарь светил, не исчезая. Путешествие подошло к концу. Обессиленные, вошли мы в маленький станционный зал. Там сидели женщины, уехавшие без нас на тракторных санях-волокушах. Они по какой-то причине опоздали на вечерний поезд и ждали утреннего поезда. Рядом с ними в углу стояли огромные мешки с клюквой. Ни у кого не возникло желания заводить с ними разговор или упрекать их в вероломстве, хотя было видно, что они были насторожены, – очевидно, понимали, что поступили нехорошо.

Однако справедливость восторжествовала: они каким-то образом опоздали на поезд и этим были наказаны.

Собранные ягоды радовали нас морсом и киселями всю зиму. Трудности дороги были мной вскоре забыты. Приятным воспоминанием остались в памяти добрый Андрей и его ответственный дядя.

Вот только мама полгода болела, жаловалась на боли в боку. За клюквой в Шестихино мы больше не ездили. Ягоду собирали на маленьком болотце, расположенном рядом с нашим любимым Ковыкиным.